ЗАЛ ОЖИДАНИЯ

Кто ухаживал когда-то  за тяжело больными близкими – поймет. Это когда в палате 6 человек, когда тяжелый запах и одна санитарка на все крыло, когда надо нести свое постельное белье, и дорогие лекарства, и памперсы, а сиделку нанять не на что, и спать приходится сидя на табуретке, потому что даже раскладушку не принесешь – в коридоре тоже лежат больные, и ты уже сам не понимаешь, на том ты свете или на этом.Лидочка как раз дошла до такого «потустороннего» состояния. Мама болела, фактически  зависла между жизнью и смертью, и врачи ничего не обещали – смотрели мимо, отвечали неопределенно.

— Что вы хотите? Возраст, — сказал лечащий врач. – Лет ей сколько? Правильно, много. А средняя продолжительность жизни в стране какая? Правильно, гораздо меньше. Ну и вот!

«Так что, он хочет сказать, что мама еще и зажилась?», — подумала Лидочка, но вслух ничего не сказала. Она вообще терялась при встречах с должностными лицами. То есть практически постоянно.

В своем «потустороннем» состоянии Лидочка научилась спать сидя. Ну, не то чтобы спать – отключаться на пару минут. Больше нельзя – вдруг маме что-нибудь понадобится? Хотя мама тоже почти все время спала… И вот в один из таких моментов Лидочке, наверное,  приснился сон. Такой нереально реальный, что даже запахи почувствовались. Вот только что пахло больницей – а вот уже совсем другим – металлом, чемоданами, дальней дорогой… расставанием.

«Аэропорт?» — подумала Лидочка, сосредоточенно озираясь вокруг. Похоже, это действительно был аэропорт. Лидочка находилась на балконе, среди множества других людей, а внизу тоже были люди, и терминалы, и выходы на летное поле. Сквозь стеклянную стену виднелись белоснежные лайнеры, похоже, новые, сияющие на солнце невыносимым светом.

— Объявляется регистрация билетов и оформление багажа на рейс 84, — объявил динамик. – Отбывающих просим пройти к 3 терминалу.

Лидочке сверху было хорошо видно, как внизу вскипело движение, часть людей потянулась  3 терминалу, где уже стояли сотрудники – тоже в белоснежной форме, приветливые и улыбчивые.

«Наверное, непрактично во всем белом работать, пачкается быстро», — подумала Лидочка, которая ежедневно стирала свой белый халат, без него в палате находиться не положено.

Тем временем люди у 3 терминала сдавали багаж, предъявляли билеты и проходили через воротца в накопитель. Странность какая-то в этом была… Лидочка не сразу сообразила, что многие пассажиры очень непривычно одеты. Глаз выхватывал то тут, то там людей в байковых халатах, в ночных рубашках, в майках и трико, и Лидочка с изумлением заметила даже несколько совершенно голых товарищей. Впрочем, никого из «нижних людей» это не смущало – как будто так и надо. И еще одна странность не сразу, но определилась: в воротца заходили каждый в своей одежде, а из них выходили в одинаковых белоснежных просторных балахонах. И багаж оставляли весь, подчистую – в руках у прошедших контроль не оставалось ни пакетов, ни сумочек, ни зонтов, даже билетов не было.

«Антитеррористические мероприятия? — предположила Лидочка. – Чтобы ни бомбу, ни пилку для ногтей не пронесли? Что-то я о таком не слышала…».

И тут Лидочка увидела… Нет, она сначала не поверила своим глазам. Но сомнений не было: там, внизу, в широкие раздвижные двери только что вошла мама. Точно – мама! В своем полосатом халате, который Лидочка только вчера выстирала и выгладила, в теплых носках и кожаных шлепанцах, в правой руке хозяйственная сумка, в которой Лидочка ежедневно носила в больницу куриный бульон, соки и яблочное пюре, а в левой…

«Билет! – ахнула Лидочка. – Но как… Куда??? Она же больна!!!».

Мама стояла и растерянно озиралась по сторонам.

— Мама! Ма-ма! Я здесь! – изо всех сил завопила Лидочка, бросаясь к металлическому парапету. – Мама, посмотри наверх!

— Куда вы, женщина? Это нельзя! – раздалось за спиной, и сильные руки оттащили ее назад.

Лидочка обернулась и увидела охранника – в белоснежной форме, и эмблема с крылышками на шевронах и на фуражке. На кармашке было вышито: «Служба безопасности». Он был явно должностное лицо, поэтому Лидочка сразу опомнилась.

— Извините, я не хотела. Там моя мама! – сбивчиво заговорила Лида. – Я просто ее позвала. Вот и все. Я ничего не нарушала…

— Отбывающих не положено звать, — разъяснил охранник. – Им вообще мешать нельзя. Дело-то серьезное!

— Ну да, я понимаю, — смешалась Лидочка. – Только мама не может здесь находиться! Она сейчас очень больна, понимаете? Я вообще не знаю, как она здесь очутилась… И потом – она за всю жизнь ни разу на самолете не летала! Да и лететь-то ей некуда!

— А вы разве не провожающая? – теперь охранник выглядел несколько смущенным.

— Да нет же! – с отчаянием сказала Лидочка. – Как же я могу ее провожать, если ей нельзя улетать? Ей лечиться надо! Мне надо туда, вниз, к ней! Где тут выход?

— Выход тут один – назад, в город, — медленно сказал охранник. – Вниз вас не пропустят. Туда только с билетами…

— Господи, ну что за порядки странные? А где тут касса? Я куплю билет!

Лидочка говорила и неотрывно следила глазами за мамой. Та медленно двинулась по залу, рассматривая терминалы и то и дело заглядывая в билет.

— Билет вам, скорее всего, не продадут, — сказал охранник. – У нас тут только по брони… Ваша очередь еще не скоро подойдет. Вы уж мне поверьте.

— Но что же делать! – со слезами вскрикнула Лидочка. – Кричать нельзя, вниз нельзя, а что можно???

— Знаете что? – вдруг решил охранник. – Пойдемте со мной в Зал Ожидания. Если начальство разрешит – устрою вам встречу с мамой. И вы обо всем поговорите. Пойдет?

— Пойдет! – обрадовалась Лидочка. – Спасибо вам! Вы очень добры!

Зал Ожидания оказался тут же, неподалеку – он был просто отгорожен от остального пространства стеклом и оборудован удобными креслами.

— Располагайтесь, ждите. Я должен получить пропуск для вашей мамы, — сказал охранник и удалился.

Лидочка села и стала ждать. Она немного успокоилась и стала рассматривать окружающее пространство.

— Тоже не успели попрощаться? – спросил ее высокий старик, сидящий неподалеку.

— Да нет, я вообще не собиралась прощаться, — охотно откликнулась Лидочка. – Это какая-то ошибка!

— Тут ошибок не бывает, — вздохнул старик. – Если билет куплен, то надо лететь…

— Да ерунда, билет всегда можно сдать, — отмахнулась Лидочка. – Просто все это как-то неожиданно…

— Тут вы правы, это – всегда неожиданно, — покивал старик. – Вроде готовишься, готовишься, а вот приходит пора расставаться – и все равно не готов. А вы кого провожаете?

— Да не провожаю я! Маму тут, внизу, увидела. Но меня к ней не пустили. Сказали ждать.

— А, понятно. А я вот – жену. Ну, мне бы только попрощаться – и все. Пускай летит. Раз решилась…

— А куда она у вас летит?

— Как куда? Здесь все в одном направлении летят – на Тот Свет. Других маршрутов нет.

— Куда? – оторопела Лидочка.

— На Тот Свет, — терпеливо повторил старик. – Оставляют накопленный багаж… Сдают билет, он же все равно – в один конец… Переодеваются  чистое… И в полет!

— А… Ох… Да… Что вы такое говорите??? – с ужасом выдавила Лидочка.

— А вы разве не знали? – спокойно удивился старик. – Хотя – да, вы еще молоденькая, откуда вам. Первый раз, наверное, близких провожаете?

— Да не провожаю я! – вскричала Лидочка. – Мама жива! Жива! И никуда не собирается лететь! А если и собирается, я ее никуда не отпущу!

— Эгоистично, — заметил старик. – А маму-то вы спросили, хочет она остаться или хочет улететь?

Лидочка набрала побольше воздуха, но так и выдохнула его, не преобразовав в слова. Маму она не спрашивала. И не знала, что там она хочет или не хочет. А врать Лидочка не умела и не любила. Поэтому и сникла, растерянно глядя на старика.

— Ну-ну, не расстраивайтесь, —  сочувственно сказал дед. – И простите меня, дурня старого, если что не так. Я вас понимаю. Я-то к своей старухе вот-вот следом прилечу, а вам-то с мамой еще нескоро встреча предстоит. Так что понимаю ваши переживания.

— Какая встреча? – слабым голосом простонала Лидочка. – Мама вовсе не собиралась умирать, ну правда! Вы ведь это имели в виду?

— Это, — подтвердил старик. – Только вот что я вам скажу: сознательно собираются умирать – только самоубийцы и святые. А все остальные – думают, что хотят жить, а на самом деле, в глубине души, бог весть, что они там собираются.

— Мама не самоубийца и не святая, — ответила Лида. – Она просто – мама. Мы знаете как с ней ругались? Она меня всю жизнь гнобила: то похудей, то причешись, то приведи себя в порядок. Я на нее обижалась, злилась. Ругались. Но теперь у нас все изменилось. Мама наконец-то поняла, что была неправа. Она раскаялась, в церковь ходила, причащалась, исповедовалась…  Да у нас жизнь только-только началась!

— Между прочим, когда человек расплачивается со всеми земными долгами, его уже мало что держит на земле, — заметил старик. – Ваша мамочка, похоже, завершила незавершенное, ну и вот…

— Так. Давайте мы пока про маму не будем, — решительно сказала Лидочка. – Вот встретимся – и тогда все выяснится.  А пока переменим тему, ладно?

— И то верно, — согласился старик.

— А вот ваша жена, она тоже не собиралась… ну, улетать?

— Нет. Не собиралась. Ходила, скрипела, меня понемногу пилила. Все неожиданно произошло. Меня и дома-то не было. Так что попрощаться не успел. Только это и гложет. А так – что ж, раз билет приобрела, значит, так надо. Пора, стало быть.

«Безбилетных пассажиров экстренного рейса вне расписания просим пройти к кассе. Повторяю…», — раздалось из динамиков.

— А эти как же? Которые без билета? – тут же спросила Лидочка.

— Это которые совсем неожиданно. В катастрофах, например. Ну, ничего, выдадут им билеты. Поторопились маленько, а так тут все предусмотрено. Даже если вне расписания.

— А когда дети умирают, это как, тоже предусмотрено? – гневно спросила Лида.

— Предусмотрено. Дети, не дети, а если надо вернуться – значит, летят. Вы, моя хорошая, пока еще не знаете, что здесь мы все гости. А Дом наш – там. Оттуда приходим, туда и возвращаемся. С годами поймете.

Откуда ни возьмись неслышно возник охранник.

— Вам разрешена встреча. Пройдемте.

— Извините, спасибо, до свидания, — вскакивая, торопливо попрощалась со стариком Лидочка. – Ой, мамочки… Боюсь!

… Мама ее ждала. Улыбалась. Выглядела она очень неплохо – помолодевшей, посвежевшей, как будто и не было болезни, и даже глаза блестели по-молодому.

— Мама, мамочка, ну что ты, ну куда ты? – бестолково говорила Лида, обхватив маму руками и вцепившись к ней, как обезьяний детеныш.

— Лида, Лидуня, ну чего ты, ну ладно тебе, — приговаривала мама, гладя ее, как маленькую, по голове.

— Мама, как ты здесь оказалась?

— Лидуня, да какая разница? Ну, оказалась и оказалась… Ты не переживай.

— Ну как не переживай? Мам, тебе лежать надо…

— Уже не надо, — весело сказала мама и слегка отстранила ее от себя. – Лид, мне так хорошо сейчас стало! Как будто лет 30 сбросила!

— Мама, ты правда хочешь… улететь?

— Правда, — сказала мама. – Устала я здесь, Лидунь. Отдохнуть хочу.

— Мамочка, да мы тебя отправим отдыхать куда хочешь. Ну хочешь в Пицунду? Или в Алушту? Ты скажи, мам…

— Не хочу. Хочу домой… На самолете.

— Мама, это нечестно, — жалобно сказала Лида. – Ну у нас же только что все наладилось!

— Вот видишь… Наладилось, и слава богу! Теперь ты сможешь с этим жить долго и счастливо.

— Я не хочу жить без тебя! – воскликнула Лидочка.

— Тебе пора взрослеть, — мягко сказала мама. – Пора стать самостоятельной…

— Мама, ты не имеешь права меня вот так бросать! – требовательно сказала Лидочка. – Ты должна быть здесь, с нами!

— Знаешь, почему я заболела? – вдруг спросила мама. – Честно говоря, чтобы просто отдохнуть. Мне так надоели все эти «не имеешь права», «должна»… Только в болезни от всего этого и спрячешься. Устала я. Вы уж сами как-нибудь. А я хочу покоя.

— Мама, мамочка, ты мне нужна! – заплакала Лидочка. – Я без тебя пропаду. Не уходи!

— Если я останусь, ты никогда не вырастешь, — возразила мама. – Так и будешь ждать команды. Я поняла, что сделала много ошибок. Я все время стремилась руководить тобой, контролировать твою жизнь, уберечь тебя от неправильных шагов. Это из лучших побуждений! Но теперь я поняла, что этой заботой только навредила тебе. Ты теперь без моего руководства чувствуешь себя неуверенно. Хотя уже сама мамой стала…

— Мама, что мне сделать, чтобы ты осталась? – в отчаянии спросила Лида. – Ты не думай, я уже взрослею! Я каждый день взрослею! И ты мне нужна вовсе не для того, чтобы руководить!!! Ты мне просто так нужна! Потому что я тебя люблю!!!

— Свидание окончено. Прощайтесь, — раздался голос охранника.

— Нееееет!!!! – отчаянно закричала Лидуня и рванулась к маме.

… Грохот табуретки разбудил всю палату. Лида сидела на полу и ошарашено вертела головой, потирая ушибленную коленку.

— Лидочка! Лида! Доченька! Что с тобой? – встревоженно спрашивала мама, приподняв голову с подушки.

— Сон. Мама, мне сон плохой приснился.

— Нагнись, я тебе в лоб подую, и все пройдет.

Лида нагнулась над мамой и послушно дала подуть себе на лоб. Сразу стало легче.

Мама притянула к себе Лидочку и прижалась щекой.

— Я тебя тоже люблю, — шепнула мама.

И Лидочка заплакала, потому что ей стало жалко маму, и себя, и всех, кто провожает своих близких в этом сияющем аэропорту, и не хочет их отпустить, потому что без них жизнь станет намного сложней, и всегда останется что-то недосказанное, недоделанное, недопонятое…

Когда мама снова уснула, Лидочка вышла в коридор, прижалась лбом к холодному больничному окну. За окном поздняя осень все никак не могла стать зимой, и голые черные ветки деревьев торчали немым укором, как будто это Лидочка была виновата, что снега все нет и нет…

— Я никогда не буду больше давить на маму, — решила для себя Лидочка. – Если ей так хочется уйти – она имеет право. Даже если мне будет больно… Но мечтать, чтобы она осталась – мне ведь никто не запретит, да? А вдруг она захочет сдать билет и еще немного побыть с нами… Было бы здорово! Я просто буду давать ей любовь. Много любви! И почаще улыбаться – как те люди в аэропорту. Если она будет чувствовать себя счастливой здесь, то зачем ей Туда???

И Лидочка решительно пошла назад, в палату, ставшую для нее Залом Ожидания – дарить маме много-много любви, без всяких условий, а просто так, ни за что. Потому что любовь – это единственное, что держит человека на Земле…

                                                      УЗНИЦА ЛЮБВИ

Дверь одиночной камеры распахивается, на пороге – конвоир с празднично-торжественным выражением лица.

— Узница Любви № 201055, с вещами на выход!

— Меня что, на допрос? Опять мучиться, снова терзаться?

— Ваш срок закончился. Выходите.

— Но я… Я не хочу! Я хочу остаться здесь. Я привыкла!

— Освободите камеру! Вы что думаете, одна вы такая??? У нас тюрьма переполнена! Нам новых узниц сажать некуда! Вы свое отсидели – вот и извольте.

— Хорошо. Раз остаться нельзя… Хорошо. Куда идти?

— Следуйте за мной. Получите личные вещи, документы – и до свидания.

Женщина идет по коридорам следом за конвоиром.

— Сюда, пожалуйста. Степаныч, привел освободившуюся!

— Ага, проходите. Узница Любви №201055?

— Да.

— Статья, срок?

— Безумная Любовь. 14-ый срок. В общей сложности – семь лет строгого режима.

— Насколько строгого? В чем выражалось?

— Очень строгого. Ревновал, бил, бил сильно, я его боялась как мужчину, никуда не ходила….с дома на работу, с работы домой….. За семь лет совместной жизни мы расставались 13 раз……. Но все равно сходились, я его люблю безумно, до сих пор…… Потом бросил, в очень трудной ситуации. Меня как раз с работы уволили, заработок уменьшился в 5 раз. Ведь мы на мои деньги в целом жили, я много зарабатывала. А тут – в 5 раз… Это его так расстроило! Он прямо сам не свой стал, просто смотреть больно. Скандалы начались, ссоры… Но я его понимаю!

— А я вас не понимаю! Выходит, вы свою Безумную Любовь за деньги купили? Пока вы содержали семью, он с вами жил. А содержание кончилось, так он того… свинтил?!

— Не говорите о нем плохо! Он меня любит! Любил…

— Откуда вы знаете? Из чего это следует?

— Он сам говорил! Говорил, что любит меня, что счастлив со мной, что я для него идеальная женщина, и все такое прочее.

— Ну да, вы для него идеальная женщина. За вами – как за каменной стеной. Как при родной мамочке. И накормит, и напоит, и денег даст, и поймет, и простит… Удобно! Пока вас с работы не уволили…

— Не надо так говорить! Вы злой… Вы на него наговариваете!

— Да нет, я не злой. Просто понять хочу. Работа у меня такая – провожать на свободу Узниц Любви. И предупреждать рецидивы. Так что, когда уходил-то, так и сказал: «Люблю, мол, идеальная моя женщина!»? Только чур честно!

— Если честно… Напоследок он мне сказал, что я плохая хозяйка, что я плохая женщина, и что всю жизнь буду жалеть, что его потеряла…. И это не в первый раз, когда он так себя ведет, бросает в очень трудной ситуации…

— И ведь прав оказался! Вы на свободу и выйти не успели, а уже опять, в камеру, проситесь! Жалеете, что потеряли вашего тюремщика и мучителя!

— А что мне делать??? Я же его так люблю!!! Безумно просто!!! А вдруг он другую найдет??? Он мне сказал, что не останется один никогда….

— Чистая правда. Присосется к другой Большой Мамочке – Узнице Любви. Если б вы одна такая были… А то вон тюрьма по швам трещит! Он же не самостоятельный! Он Маменькин Сынок! Он у вас хоть работал?

— Работал… В моей же организации, я его туда и устроила. На машине моей ездил. Такой весь родной, свой, все пополам!

— И сердце ваше – тоже пополам. И душу. В общем, понятно. Что на свободе-то делать намерены?

— Не знаю… Мне так страшно сейчас – одной!!! Что мне делать??? Кому я такая нужна???

— Какая – «такая»?

— Ну вы же сами видите! Толстая, некрасивая, обыкновенная! Пятачок за пучок! Да мне эта Безумная Любовь как подарок судьбы была!!! Я потому ему все и прощала, что он меня разглядел, оценил! Ну кто на меня еще позарится???

— Ооооо, ну теперь совсем понятно. Пока вы так к себе относиться будете, никто порядочный на вас действительно не позарится. Вы же себе даже не второй сорт назначили, а какую-то некондицию просто!!! Вы же себя просто в расход списали!!!

— И что делать?

— Наверное, учиться уважать себя. Вам есть за что себя уважать! Если вы 7 лет строгого режима перенесли и не сломались, выжили – уже достойно уважения!

— Еще я работаю, квартиру недавно купила. Я вообще-то стойкая! И работы не боюсь.

— Вот видите! Вы подумайте, подумайте! Свобода – она и дается для того, чтобы отдохнуть от отношений, посидеть, подумать, переоценку ценностей провести. А то посмотрите, что я вам сейчас буду выдавать по описи в качестве личных вещей:

разбитое сердце – 1 шт.,

раздавленное самолюбие – 1 шт.,

засушенная самооценка – 1 шт.,

обиды проглоченные – 5 коробок,

оскорбления стандартные – 1 набор,

синяки бытовые калиброванные – полный комплект,

Любовь Безумная, уцененная – 1 шт.

Ну и как вы жить будете на свободе с этим багажом???

— А можно, я это не буду забирать?

— Да конечно же, можно! Я же только и жду, когда вы от этого откажетесь!

— Ой, а это разве это допускается? Я и не знала! И куда оно все денется?

— Спишем и утилизируем! У нас так многие делают при освобождении – отказываются получать!

— А я? С чем же останусь я?

— А вы теперь не Узница Любви! У вас – свобода! Полная свобода действий, желаний и всего такого прочего. Выберете себе что-нибудь новое, по душе! Закажете все, что захотите! Новое, светлое, чистое!

— Светлое? Чистое? И можно выбирать? Знаете, я за 7 лет отвыкла от нормальной жизни… Мне как-то страшновато.

— Это не беда! Вот смотрите: ваша Справка об Освобождении. Она дает право обратиться за помощью к любому Работнику Света, в любой Реабилитационный Пункт.

— Реабилитационный Пункт?

— А куда, вы полагаете, направляются Узницы Любви после освобождения?

— Спасибо вам. Спасибо. Я пойду?

— Конечно. На прощание – подарок от администрации. Вот смотрите, в этой коробочке – Любовь к Себе! Работает от солнечных батарей, то есть практически вечно. Начните пользоваться – и результаты не замедлят ждать!

— Благодарю вас. Вы так добры ко мне…

— А Мир вообще добр! И щедр на дары. Вы просто знайте это и никогда не забывайте, хорошо?

— Хорошо, — несмело улыбается Узница.

— Я вам сейчас ворота открою. Добро пожаловать в Свободный Мир! И желаю вам никогда, никогда больше не возвращаться в нашу тюрьму.

Степаныч распахивает ворота, и бывшая Узница Любви робко делает первый шаг в пространство, залитое ослепительным светом невероятной Любви, из которой, собственно, и состоит большой и добрый Мир. Он ее немного пугает – как птицу, которая выросла в клетке, а теперь вот выпущена на свободу. И ей предстоит научиться парить в свободном и радостном полете, как это и положено от природы – и птицам, и людям

ШЛЯПНИЦА

К шляпнице я попала благодаря Натусику. Натусик – это моя подруга. Она очень красивая и словно подсвеченная изнутри. Рядом с ней и я кажусь себе гораздо симпатичнее. Натусик не любит засиживаться подолгу на одном месте и часто вытаскивает меня, как она говорит, «проветриться» — в театр, в кино или просто побродить по городу. Вот и тогда мы собирались, кажется, в парк…

— Ты готова? – спросила меня Натусик, наводившая последние штрихи на лицо перед огромным, в половину прихожей, зеркалом.

— Ну в общем да, — порадовала я. – Сейчас беретку надену, и выходим.

Я подошла к зеркалу, натянула беретку и застегнула «молнию» на куртке. В зеркале отразились мы обе – я и Натусик. Я безрадостно вздохнула. Натусик была похожа на орхидею в выставочном зале, а я – на сорняк, притулившийся под забором.

— Мм-да, — сказала Натусик, оценивающе окинув нас взглядом.

— Вот и я говорю – мм-да… — уныло согласилась я.

— А я говорю – ты цены себе не знаешь! – завела привычную песню Натусик.

Натусик была целиком и полностью права. Цены я себе действительно не знала. Если бы Натусик была выставлена на продажу – то непременно в отделе «Эксклюзивные товары», на центральной витрине с подсветкой, и по самой высокой цене. А если бы продавали меня – ой… Наверное, в отделе «Неликвиды». Или на распродаже. Или даже со склада не стали бы доставать – вернули бы производителю, с рекламацией…

— Я знаю, о чем ты думаешь, — заявила Натусик. – И ты не права! У тебя отличная фигура, ты хорошенькая, ты умнее всех на свете, только вот не умеешь себя подать, потому что сама себя не ценишь.

Натусик всегда старается повысить мою самооценку, но в этом плане я безнадежна.  Да и хорошо ей говорить: у нее врожденное чувство стиля, она сразу видит, что с чем сочетается, она из булавки, старого чулка и пары перьев за 5 минут может смастерить такую брошь, что в театре люди больше смотрят на нее, чем на сцену. А я… Натусик сама водит меня по магазинам и подбирает мой гардероб, но на мне даже самые стильные вещи смотрятся уныло и несуразно, как на колхозном пугале. И сочетать я их ну совсем не умею! Ну не фактурное я существо, не фактурное!

— А знаешь что? – вдруг прищурилась Натусик. – Ну-ка, сними свой жуткий берет!

Я покорно стянула берет. Лучше, по-моему, не стало.

— Я поняла! – торжественно заявила Натусик. – Тебе нужна шляпа.

— Что-о-о??? – безмерно удивилась я. – Мне? Шляпа??? Да ты с ума сошла!

— Разумеется, не с этой курточкой и не с джинсами, — успокоила Натусик. – Знаешь, в 19 веке все женщины носили шляпы, и выглядели при этом прекрасно! Шляпа придает шарм, не позволяет сутулиться и вообще вырабатывает царственную осанку.

— Натусик, да побойся бога! – воззвала я. – Ну ты в шляпе – это я понимаю. Но я в шляпе??? Ты хочешь, чтобы надо мной кони ржали?

— У нас в городе нет коней. Я не видела, — сообщила Натусик, бегая по мне взглядом. – Так что ржать смогу, в лучшем случае, я. А я – не буду, обещаю.

В глазах ее появился лихорадочный огонек, что означало – на нее снизошло творческое вдохновение, и теперь она не отстанет, пока не воплотит задуманное в что-то материальное. Сопротивляться ей в таких случаях бесполезно и даже опасно для жизни.

Вот так я и оказалась у шляпницы. Адрес мне дала Натусик, но сама со мной не поехала – сказала, что шляпница принимает исключительно по рекомендации и индивидуально, поэтому я должна выпутываться сама.

Шляпница жила на окраине города, в старом двухэтажном доме с таким странным балкончиком-не балкончиком (мезонином? – всплыло из глубин памяти). В общем, очень старорежимный дом.

Жилище ее оказалось таким же старорежимным. Высокие потолки, лепнина, закругленные углы, плюшевые тяжелые шторы (драпри? – услужливо выдала память).

И шляпница выглядела старорежимно: невысокая сухонькая дама (назвать старушкой – ну язык не поворачивался!), в строгом черном платье с белым ажурным воротником, в лаковых туфлях и с такой замысловатой прической, что я обомлела. Не думала, что такие в обыденной жизни вообще встречаются! Особенно у пожилых шляпниц!

— Вы по чьей рекомендации? – осведомилась дама.

— Натусика… То есть Наталии Осипчук, — старательно отрекомендовалась я.

— Ах, Натусик! Как же, помню, очень ценю, замечательная девушка, высший класс! Очень приятно. Проходите, — гостеприимным жестом дама указала мне на дверь в комнату.

— Что привело вас ко мне? – спросила она, когда мы устроились в глубоких креслах у плетеного столика.

Этот же вопрос первым делом задал мне психолог, к которому Натусик отправляла меня в прошлом году. Психолог был молодой, видный, и кончилось тем, что я позорно в него влюбилась и сбежала, так толком и не ощутив каких-либо позитивных результатов. Но в пожилую даму я вряд ли влюблюсь, так что же я теряю? Я набрала воздуха побольше и выпалила:

— Хочу шляпу!

— А зачем вам шляпа, милая? – ласково спросила дама. – Вы же их, я вижу, отродясь не носили?

— Не носила, — подтвердила я. – Но Натусик говорит, что шляпа вырабатывает царственную осанку. И вообще…

— А вам не хватает только царственной осанки? – мягко и настойчиво продолжала расспрашивать шляпница.

— Мне много чего не хватает, — неожиданно для себя призналась я.

— Чего же? – подбодрила меня она.

— Веры в себя, например. И еще я не знаю себе цены. Неуверенная я, опять же. Хорошие вещи носить не умею. Сутулюсь… В общем, наверное, зря я к вам пришла! Какие уж мне шляпки??? Моя одежда – джинсы и джемпер, летом – футболка. Сверху куртка по сезону – и порядок. А к ней – вязаная шапка или беретка, и еще у меня на холода норковая формовка есть… Вот. Извините. Я пойду?

— Нет, милая, не пойдете, — весело сказала шляпница. – Потому что вы совершенно правильно сюда пришли! И я с удовольствием с вами поработаю. Ах, какой экземпляр!

Я удивилась: что уж там она во мне увидела? Но заметно было, что она действительно мною заинтересовалась. И в глазах у нее появился такой же лихорадочный огонек вдохновения, который я так часто видела у Натусика.

— Пройдемте, милая, в студию, — пригласила она. – Сейчас, я только включу дополнительный свет…

Студия ее меня поразила. Больше всего она напоминала чердак, на котором в относительном порядке хранятся разные вещи. Чего тут только не было! Чугунные утюги, теннисные ракетки, потемневшая от времени прялка, спортивная рапира, вычурные вазы разных размеров, рыболовная сеть, и еще куча всякого хлама. Зачем все это шляпнице??? Я ничего не понимала. И у меня сразу как-то глаза разбежались и все в голове сместилось. Я даже подумала, что так, наверное, и бывает, когда говорят «крыша поехала». Моя — точно поехала.

— Пожалуйста, встаньте вот сюда, перед зеркалом, — пригласила шляпница.

Я повиновалась. В зеркале отразилась я – в расстегнутой курточке (почему-то она не предложила мне раздеться), в сереньком берете, с растерянным лицом… В общем, не королева Марго, это точно. И даже не ее горничная. Так, может быть, кухарка…

— Попробуйте посмотреть на себя, как на незнакомку, — предложила дама. — Посмотрите внимательно, что вы можете сказать об этой девушке?

— Не красавица, — честно сказала я, оценив отражение. – Умные глаза, как у собаки. Наверное, на работе ценят. И еще боится очень. Даже, наверное, хочет сбежать. И не верит, что у нее что-нибудь получится.

— Согласна, — кивнула шляпница. – А теперь повесьте вот сюда куртку и берет. Прошу вас. Наденьте вот этот черный балахон – он нейтральный и пойдет к любой шляпке. Надевайте же! И снова смотрите на себя в зеркало.

Пока я выполняла ее повеления, шляпница, сцепив руки в замок перед собой, мерно расхаживала по студии и монотонно говорила:

— Деточка, запомните раз и навсегда, заучите и повторяйте как молитву: «Некрасивых женщин не бывает. Бывают нераскрытые». Запомнили?

— Запомнила, — кивнула я. Меня почему-то внезапно потянуло в сон – от ее голоса, что ли?

— Далее. Цену себе устанавливаете только вы сами. И никто другой. В вашем магазине вы сами и директор, и продавец, и маркетолог, и ревизионная комиссия. Уяснили?

— Уяснила, — кивнула я.

— Какую бы цену вы не поставили, остальные постепенно к этому привыкнут, и на каждую цену найдется свой покупатель. Понятно?

— Понятно, — подавила зевок я.

— И помнить надо только об одном: товар надо красиво оформить! А если цена не соответствует оформлению, это неправильно, это не комильфо. Согласны?

— А что такое комильфо? – спросила я.

— Неважно. Потом поймете. Вы действительно хотите примерить шляпки?  Имейте в виду, это навсегда изменит вашу жизнь. Не боитесь?

— Хочу, — подтвердила я. – Не боюсь. Что уж там такого замечательного, в моей жизни, чтобы я за это цеплялась?

— Хорошо, — улыбнулась шляпница. – Если не цепляетесь – уже хорошо. Какую шляпку вы хотели бы посмотреть?

— Не знаю, — пожала плечами я. – Я совсем не разбираюсь в шляпах.  Может быть, для начала вы мне что-то посоветуете?

— Разумеется, милая. Давайте начнем с этой. Примерьте!

Она легко сдвинула часть стены – оказалось, стена была раздвижной, и там оказалось множество всевозможных шляпок – просто глаза разбегались! Она сняла одну, терракотового цвета, с округлым верхом и маленькими полями, и тут же напялила ее на меня. Я уставилась в зеркало. То, что я там видела, мне не нравилось. Кажется, черты моего лица несколько изменились: из-под шляпки на меня смотрела не особенно приятная особа с крепко сжатыми губами и востреньким носиком, который так и норовил разнюхивать, проныривать и влезать. Спать захотелось еще больше.

— Говорите! – властно приказала шляпница. – Не задумываясь, все, что в голову придет.

Я открыла было рот сказать, что ничего мне в голову не приходит, но неожиданно для меня из него полились какие-то другие слова:

— И чего это они там затевают? Надо бы разузнать. Явно думают обо мне всякие гадости. От них можно только плохого ждать. Но я должна их опередить. Не дождетесь! Я тоже кое-что про вас знаю! Я вам докажу, что я — лучше. Сплетники несчастные…

— Замрите! Если бы это была картина, как бы вы ее назвали? – неожиданно прервала мой «поток сознания» шляпница.

— «Подозрительность», — тут же отозвалась я.

— Вам нравится эта шляпка?

— Нет! Что вы! Ни в коем случае! – гневно отвергла  эту мысль я.

— Тогда снимите ее и отложите пока, — подсказала шляпница. – Готовы к следующему эксперимету? Ну и хорошо. Оп-ля!

Следующим оказался кокетливый капор с лентами и розочками. Как только он оказался на мне, вдруг на меня нахлынуло какое-то фривольное настроение. Хотелось визжать, бегать от гусаров и танцевать канкан.

— Не сдерживайте своих порывов, милая. Здесь можно! – поощрила меня шляпница, щелкая пальцами. На щелчок включилась музыка, и раздался действительно канкан, и против своей природной сдержанности и застенчивости, я пустилась в пляс. Подхватив двумя руками долгополый черный балахон, я азартно дрыгала ногами, и со стороны, как мне кажется, напоминала более всего взбесившееся пианино. Под конец я от души взвизгнула и села на шпагат, благо мы с Натусиком неравнодушны к фитнесу и регулярно посещаем спортзал. Музыка смолкла. И я моментально покрылась холодным потом: да что же это со мной творится??? Я что, с ума сошла?

— Прекрасно, вы умница! Вы меня порадовали, — поспешила сообщить шляпница. – А вы порадовались?

— Я? Извините, простите ради бога, я не знаю, чего это на меня нашло… — стала оправдываться я.

— Стоп! – оборвала меня шляпница и быстро надела на меня другую шляпу – чопорный черный котелок с узкой ленточкой. – А теперь продолжайте.

— Я не понимаю, что это на нее нашло, — строго сказала я. – Прошу извинить меня за невоспитанность моей дочери! Это больше никогда не повторится. Она будет примерно наказана. Две недели без прогулки и по два часа музыкальных экзерсисов ежедневно, сверх обычного. Это понятно?

Из зеркала на меня смотрело лицо, в котором явственно проступали черты моей мамы. Строгой, бескомпромиссной, беспощадной к невоспитанности и разгильдяйству, четко знающей, «как надо» и «как положено».

— Мама… — беспомощно проблеяла я. – Мамочка, пожалуйста… Прости меня, я не хотела…

— Стоп! – вновь прервала меня шляпница и жестом фокусника ловко поменяла котелок на бесформенный белый колпак, закрывший мне все лицо. Впрочем, прорези для глаз в нем были – но я теперь мало что видела. И сразу почувствовала себя жертвой.

— Мамочка, не надо! – попросила я и заплакала. – Я буду хорошей девочкой! Я буду слушаться! Я буду воспитанной, честное слово! Я больше никогда в жизни не буду танцевать! И визжать тоже! Я клянусь тебе! Я никогда не посрамлю честь нашей семьи!

Слезы душили меня и заливали лицо. И когда шляпница сдернула колпак, мне стало стыдно: ну что это со мной происходит? Безумие какое-то!

— Безумие… Ну давай попробуем, — сказала шляпница и мгновенно надела на меня другой колпак – шутовской, двурогий, один рог красный, другой зеленый, а на конце бренчали бубенчики. – Как тебе?

Я вскочила. Мне было вовсе не весело (странно, а я думала, что шуты – очень веселые люди!). Но я почему-то почувствовала злость, медленно переходящую в ярость.

— Подходи, народ людской! Я смешу вас день-деньской! Можно эдак, можно так, потому что я дурак! – завопила я, прыгая по студии. – Посмотри на барыню, перечницу старую! Не сеет, не пашет, не поет, не пляшет, все на свете знает, морали читает!

— О ком это ты? – вкрадчиво спросила шляпница.

— О маме! – отмахнулась я – и замерла на месте. – О маме? О господи!

— Стоп! – снова вмешалась шляпница и махом убрала шутовской колпак, водрузив мне на голову странную шляпку – золотистую спираль на тонком ободке, похожую на нимб. Я глянула в зеркало, и в меня хлынули странные чувства.

— Это тоже любовь… — с удивлением произнесла я. – Она думала, что без этого я не проживу. Без дисциплины и серьезности. Она хотела, как лучше. Мама хотела меня защитить. Она не виновата. И я тоже не виновата. Никто не виноват…

— Милая, посмотри на меня. Давай попробуем вот это, — мягко предложила шляпница, протягивая мне соломенную шляпу с широкими полями. Я надела ее – и мне сразу стало спокойно и хорошо, как летом на даче, в шезлонге и с книжкой, а рядом блюдечко со спелой вишней.

— Вот теперь мы можем обсудить все это, — погладила меня по плечу дама. – Ты хочешь что-нибудь сказать?

— Что это было? – задала я давно мучающий меня вопрос.

— Искусство, — просто ответила дама. – Я умею делать шляпки, поднимающие разные эмоции. И выводящие их. Такая шляпная терапия, понимаешь?

— Шляпная терапия, — повторила я. – Эмоции, стало быть… Вы знаете, я сейчас поняла, что я всю жизнь чувствовала себя виноватой перед мамой. Ей хотелось, чтобы я была серьезной и вдумчивой. И дисциплинированной. И чтобы жила по правилам. А я не могу! Не то чтобы совсем не могу – но мне не нравится. Мне приходится себя заставлять жить по режиму и делать только то, что приличествует порядочной девушке. Я когда канкан танцевала – мне нравилось, правда. Но потом я ужаснулась – а что мама скажет? Если узнает? И мне стало очень стыдно. Я всю жизнь доказываю ей, что я умная и правильная. А сама на нее внутренне злюсь! Потому что живу не своей жизнью, а ее. Ну, как она бы ее прожила.

— Ах, милая, я думаю, если бы ваша мама примерила мои шляпки, вы бы удивились, насколько ошибочно это умозаключение, — грустно сказала шляпница. – Мы все в угоду какому-то мифическому «общественному мнению» с детства учимся подавлять свои эмоции и истинные желания. Ваша мама, я полагаю, не исключение…

— Наверное, — согласилась я. – Но это же ее дело, правда?

— Правда, — подтвердила странная шляпница. – Вы примерили на себя разные роли, и похоже, многое поняли о себе, не так ли?

— Так, — созналась я. – Я поняла, что слишком подозрительная, мне все время кажется, что меня кто-то осуждает. Но это не мой страх, а мамин! А я – другая! Я поняла, что хочу иногда дурачиться. И танцевать. И гусары мне, оказывается, нравятся. И еще мне нравится побыть одной, на даче, но при этом знать, что где-то рядом родные люди, и им тоже хорошо. Но я чувствую, что это далеко не все, что мне нравится! А еще у вас шляпки есть?

— Сколько угодно, — с удовольствием сообщила дама. – Примеряем?

Мы перемеряли еще целую кучу шляпок. И я узнала о себе, что мне, оказывается, нравится мчаться по ночному шоссе на байке – об этом мне сообщила кожаная ковбойская шляпа, потягивать через соломинку коктейль на открытой террасе кафе (черная «таблетка» с вуалеткой), бродить по выставочным залам (белая фетровая шляпа с мягкими широкими полями), с достоинством отстаивать свое мнение (бордовая бейсболка задом наперед), гулять с малышом (песочного цвета панама), милостиво совершать королевский наклон головы (кружевная наколка с жемчугами), работать в команде (корректная фиолетовая шляпка умеренных пропорций), и еще много чего. Кое-что из того, что я узнала о себе, было просто откровением! А самое главное, я нашла шляпу, в которой чувствовала себя предельно уверенно – ну просто супер!

— Можно, я куплю вот эту? – попросила я.

— Милая, мои шляпы не продаются, — удивилась дама. – Вам Натусик не сказала?

— Но почему? – изумилась я. – Разве вы их делаете не на продажу?

— Разумеется, нет, — ответила шляпница. – Давно уже нет. Мои шляпы – это лекарство. Их примеряют только тогда, когда хотят увидеть в себе нечто новое. Увидеть – и измениться. Но для лекарства очень важно соблюдать дозировку! Иначе можно навредить организму.

Видимо, на лице моем отразилось разочарование, потому что шляпница засмеялась и сказала:

— Да вы не расстраивайтесь так! Я вам дам адрес магазина, где замечательный выбор шляп! Я лично там иногда покупаю! Вы обязательно сможете подобрать себе то, что вам пойдет. Вы же очень красивая девушка, вы знаете об этом?

Я глянула в зеркало. И удивилась: то, что я там видела, мне и правда нравилось! Согнутые плечи расправились, спина выпрямилась, щеки раскраснелись, глаза блестели, и была я очень даже ничего!

— Надо же! – подивилась я. – Совсем другой человек! С ума сойти…

— Иногда достаточно бывает позволить себе поиграть в разные штуки, чтобы увидеть свое истинное лицо, — кивнула шляпница.  – Теперь ты это знаешь. Предлагаю вернуться в гостиную и выпить со мной чаю. С вишневым вареньем!

… Едва я вошла домой, затрезвонил телефон. Судя по его нахохлившемуся виду, он уже раскалился от звонков и был на меня обижен. Я сняла трубку – разумеется, это была Натусик.

— Ну как? – сразу жадно спросила она.

— Как, как… — сурово сказала я. – Подставила ты меня, подруга, по полной программе!

— А чего, а чего? – заволновалась Натусик. – Тебе что, не понравилось? Не подошло ничего, что ли?

— Да подошло, подошло, — не выдержала и засмеялась я. – Спасибо тебе, родная. Никогда так не веселилась!

— Ага, а то я уж испугалась, — облегченно вздохнула Натусик. – Она ведь странная, эта шляпница, что и говорить.

— Она чудесная. Только ты не расслабляйся, дорогая. Имей в виду: завтра мы идем в магазин по указанному адресу, будем выбирать мне головные уборы. У тебя будет право совещательного голоса. Нет возражений? – сообщила я, сама удивляясь своей напористости.

— Ух ты! – восхитилась Натусик. – Да я вижу, в тебе руководитель прорезался? Ну ни фига себе!

— То ли еще будет! – воодушевленно пообещала я. – А со своим беретом я знаешь что решила сделать?

— Не знаю, а что?

— Я из него сделаю куклу! Назову ее «Неуверенность». Посажу в уголок, и буду на нее посматривать, чтобы не забыть, от чего я ушла и к чему стремлюсь.

— Вау! – восхищенно выдохнула Натусик. – Класс! Чур, я участвую!

— Участвуй, — великодушно разрешила я. – Ведь это ты меня сосватала к этой шляпнице. Имеешь право.

— Эк ты это… по-королевски сказала, — подивилась Натусик. – Аж реверанс хочется сделать.

И была она совершенно права, потому что я в это время как раз смотрела в зеркало и представляла себя в кружевной наколке, усыпанной крупными розовыми жемчугами. По-моему, это было совершеннейшее «комильфо» — что бы там оно не означало.